Миф древних Шумеров Лугальбанда и гора Хурум читать онлайн бесплатно
Мифы древних Шумеров
Замыслил как-то царь Урука Энмеркар совершить поход на Аратту и завоевать непокорную страну. Бросил он клич по городам и землям, и стали стекаться в Урук полчища воинов. Руководили этим походом семь могучих и прославленных героев. К ним присоединяется и Лугальбанда.
Едва они преодолели половину пути, как на Лугальбанду напала какая-то странная болезнь. Немощь и боль сковали героя, ни рукой, ни ногой не мог пошевелить он. Друзья решили, что он умер, и долго думали, что же с ним делать. В конце концов, оставляют они его на горе Хурум, постелив ему великолепное ложе, оставив всяких яств. На обратном пути из похода они собираются забрать его тело и доставить в Урук.
Но Лугальбанда не умер. Через некоторое время, очнувшись, он начинает молить богов, и те возвращают ему здоровье.
В одиночестве Лугальбанда скитается по лесам и степям в поисках своих товарищей. Однажды ему сниться божественный сон, в котором бог сновидений говорит, что герою надо устроить жертвенный обед для богов. Лугальбанда в точности выполняет данные ему указания: выпекает ритуальные лепешки, убивает горного быка и его внутренности посвящает Уту, закалывает козла с козочкой и сливает их кровь.
К сожалению, на этом месте текст прерывается. Далее см. «Лугальбанда и Энмеркар»
Царь в те дни поход на град замыслил.
Энмеркар, сын Уту,
В Аратту горную, страну пречистых Сутей,
Решил отправиться.
Страну непокорную погубить он идет.
Он призыв объявил по градам.
Вестники трубят в рога по всем странам.
Призыв Урука идет с господином.
Призыв Кулаба идет с Энкеркаром.
Урук! Вздыманье его призыва — буря!
Кулаб! Вздыманье его призыва — тяжелые тучи!
Облака грозовые, что земли достигают,
Могучею бурей уходят в небо.
Как саранчу, что летит на посевы,
Он людей своих собирает.
Брат брату подает знаки.
Царь, что во главе их идет,
Во главе отряда своего идет.
Энмеркар, что во главе их идет,
Во главе отряда своего идет.
Сгрудились у края гор, словно овцы.
На плоскогорье, словно быки, толпятся.
Дорогу высматривают, пути выискивают.
По горам рыщут. Пять дней прошло,
На шестой — переправились через реку.
Дней седьмой пришел — и в горы они вступили.
Горы, где никто не ходил, пересекают.
Над потоком, от болота змеиного подымаются слева.
Их владыка, бури седлающий, —
Бога Уту сын, серебро драгоценное чистое,
От небес до земли его простирание.
Над головой его — лучи сияния.
Стрела на шлеме сверкает, что молния.
Урук. топор боевой бронзовый знаком его
Дал ему в сиянии.
С этим знаком, как пес, пожирающий трупы,
Выступает он горделиво.
Их в те дни было семеро, воистину было их семеро.
Питомцев, потомков Кулаба-града,
Воистину было их семеро.
Семеро их, что богинею Ураш созданы,
Молоком дикой коровы вспоены.
Герои могучие они, порождение Шумера они,
Семя государево они.
В застолье Ана вскормлены, в руке его взрощены.
Семерица эта — главари главарям,
Вожаки вожакам,
Всем верховодам они верховоды.
Над тремя сотнями главари — на каждого по три сотни.
Над шестью сотнями вожаки —
на каждого по шесть сотен.
Над великим множеством верховоды —
на каждого великое множество.
С войсками своими отборными пришли
к господину жрецу верховному.
И восьмой среди них — Лугальбанда.
Он едва прошел половину пути, половину пути,
Как болезнь в него вошла, боль головная в него вошла.
Как змею, что топор настиг,
Разрубая, так она его догнала,
Как газель, что в капкан попала,
Лицом к земле его прижала.
Свои хваткие руки повернуть он не может.
Свои ловкие ноги он не может поставить.
К призыву царскому ему не подняться.
На великие горы опускаются тучи.
В Урук отнести его — как отнести не знают.
В Кулаб отнести его — как отнести не знают.
В горах от холода клацают зубы.
В укромное теплое место его приносят.
Стоянку, словно гнездо, ему устроили.
Финики, фиги, сыры во множестве,
Хлебцы сладкие, чем больные питаются,
В корзинку из пальмовых листьев уложенные.
Жир нежнейший, свежие сливки —
провизию хлевов и загонов,
Яйца с маслом, яйца, запеченные в масле,
Пред ним, как на столе накрытом, чистом,
Они расставили.
Пиво сладкое, с сиропом из фиников смешанное,
На подставке, запасы первосортного масла,
Как на стол, перед ним поставили.
Провизию, в ведро из кожи положенную,
Пищу в мешок из кожи запрятанную,
Братья его, друга его,
Как на судно, урожаем груженное,
В головах у него в ущелье горном мрачном поставили.
В мехах узких кожаных — да не выльется, —
Пиво темное, питье пьянящее, пиво из эммера,
Вино сладкое, что небу на вкус приятно,
В головах у него в ущелье горном мрачном поставили.
Ложе, словно дом, из мехов узких кожаных, ему сделали.
Травы, воскурения смолистые, смолы душистые
Вкруг него они расставили,
В головах у него, в ущелье горном мрачном разбросали.
Его топор боевой, чей металл сверкающий —
Железо небесное,
Что в белых горах был выменен,
В головах у него положили они.
Его филигранный железный кинжал,
Что в черных горах был выменен,
К боку его они привязали.
Свои очи — колодцы, полные водою,
Светлый Лугальбанда широко раскрыл.
Свои губы — створки дверные солнца,
Братьям своим он не открыл.
Приподняли затылок — нет дыхания.
Братья его, други его
Держат совет, советуются:
«Если брат наш с ложа, словно Уту, встанет.
Бог, что его поразил, удалится.
Если все это он съест, если все это он съест.
То сила к ногам его возвратится.
Дабы цепи горные он перешел,
Дабы гряды горные он пересек.
Но если Уту нашего брата
Отзовет к чистому сокровенному месту,
То здоровье члены его оставит,
И когда из Аратты возвращаться будем,
Отнесем его тело к кирпичам Кулаба».
И как средь светлых коров разбросанных Наины,
И как месячного бычка, что для возрастания
За загородкою оставлен,
Так братья его и друга его
Светлого Лугальбанду в ущелье горном мрачном оставляют.
Со слезами и стонами,
С воплями и рыданьями,
В печали и в горести
Старшие братья, старшие братья Лугальбанды
Дальше в горы отправились.
Прошло два дня, как занемог Лугальбанда,
Два дня, и еще половина,
Когда Уту взгляд на его стоянку бросил,
Дабы степные четвероногие твари головы к нему воздели.
Исполнился день, спустилась прохлада,
И тело его будто смазали маслом,
Но болезнь еще его не отпустила.
На небо к Уту воздел он очи,
Словно пред отцом родным, пред ним заплакал,
Свои руки благие во мраке гор к нему поднял:
«Уту, приветствую тебя, да не буду я больше болен!
Герой, сын Нингаль, приветствую тебя,
Да не буду я больше болен!
Уту, с братьями в горы ты дал мне подняться!
В мрачном горном ущелье, в ужасающем месте,
Да не буду я больше болен!
Там, где матери нету, где нету отца,
Где нет знакомых, где нету близких,
Там, где мать моя — «О, дитя мое!» — мне не скажет,
Братец мой — «О, мой брат!» — мне не скажет,
Соседка, что к матери в дом придет, обо мне не заплачет,
Боги-хранители материнские,
Боги-хранители отцовские об уходе,
Боги-хранители ограды — «Вот, исчез он!» — скажут!
Незнакомый пес — плохо,
Человек незнакомый — ужасно,
На путях неизведанных, что по краю гор вьются.
О Уту, человек незнакомый — человек страшный!
В месте гиблом да не растекусь водою,
Землю горькую вместо зерна есть да не стану!
В степи неизвестной, подобно палке, да не буду брошен!
Дабы братья меня не дразнили, да не буду брошен!
Дабы друзы надо мной не смеялись,
да не буду я больше болен!
Не явлю горам моей слабости!»
И Уту внял его слезам,
Жизненной силе его в ущелье горном мрачном
Вернуться дал.
Та, кто бедным радость там, где поют и пляшут,
Благородим: блудница, что из ворот
святого блудилища выходит,
Та, что ложе, делает сладостным,
От бедняка — пища радости,
Инанна, дочерь Зуэна.
Что ему в стране, как быку, главу воздела,
Ее блески-сиянья, словно яркие звезды,
Ее звездный лик осветил горы,
И к Инание, к небу воздел он взоры,
Словно пред отцом родным, он пред нею заплакал,
Свои руки благие во мраке гор к ней поднял:
«О Инанна, дом родной мне возврати,
Град родной мне возврати!
Град где мать меня породила, со мною да будет,
Как змее — пустынное место, со мною да будет,
Как скорпиону — земная расселина, со мною да будет!
Великой царице, моей госпоже, тебе да несу мои плачи,
О госпожа моя, одетая пламенем…
Среди малых камней, драгоценных камней,
Среди их блистания,
От вершин каменистых до земли каменистой
В когтях плоскогория Сабум,
В пасть-расщелину, в клюв ее брошенный,
Да не оставлю руки-ноги мои в горах хашуря-абрикоса».
Инанна вняла его слезам.
Силы жизни его, словно спящего Уту, укрыла,
Как платком шерстяным,
В тихой радости сердца закутала.
А сама к Кулабу отправилась.
Бык, пожирающий черное поле.
Светило, чистый телец, что встает на стражу,
Что, как утренняя звезда, освещает небо,
Свет сияющий в ночь проливает,
Зуэн, кого чтят как новый месяц,
Отец Нанна, что Уту-солнцу выпрямляет дорогу,
Владыка света, что сотворен для тиары,
Зуэн, дитя любимое Энлиля,
Бог, что украсой встает средь неба.
Чьи лучи сиянья чисты и святы,
Чей лик освещает светом горы,
К Зуэну на небо глаза воздел он,
Как пред отцом родным заплакал,
Свои руки благие во мраке гор к нему поднял:
«Господин, кто в небе далеком к тебе не приходит?
Зуэн, кто в небе далеком к тебе не приходит?
Владыка, кто истину любит, кто зло ненавидит,
Зуэн. кто истину любит, кто зло ненавидит!
Истина в радости сердца к тебе праведностью приходит,
Тополь евфратский, ствол великий, словно скипетр,
Для тебя возрастает,
Справедливость, оковы ее развяжи!
Зло, оковы его не развязывай!
Зло пусть спереди уходит, пусть сзади унесено будет!
Когда сердце твое встает во гневе,
То подобно змее, что яд выпускает,
ты на зло слюною плюешься!»
Зуэн внял его слезам, жизнь ему подарил.
Вернул крепость его ногам.
Второй раз бык на горизонте появился.
Бык над деревьями хашур встал.
Тот, кто щитом земли касается, чье око —
Око-близнец собранья,
Тот, кто щит из дома выносит, чье око —
Око-близнец мужа,
Герой Уту свое сиянье, свой чистый блеск
Простер на небе.
Лугальбанда, его добрый гений, с небес излился,
Его добрая Лама на стороне его стала,
Дабы бог. что терзал его, удалился.
Он очи воздел на небо к Уту,
Как пред отцом родным заплакал,
Свои руки благие во мраке гор к нему поднял.
«О Уту, пастырь ты страны, ты отец черноголовых!
Когда спать ты уходишь, люди с тобою спать уходят,
Герой Уту, когда ты встаешь,
Люди с тобою вместе встают!
Уту, пока нет тебя,
Птица не уловлена сетью, раб не спешит трудиться.
Тому, кто один идет, ты тому товарищ-брат,
О Уту, там, где двое идут,
там воистину ты третьим идешь!
Тому, кто схватил узду, ты — охраняющие шоры.
Бедняка, слабого, кому нечем прикрыться,
Словно длинная ткань, свет лучей твоих кутает,
Покрывает тело рабыни-должницы,
словно одеяние белой шерсти.
И старикам, как и самым первым старцам,
Пирование — свет лучей твоих,
И ныне, как. издревле, нежит их
Свет твоих лучей, словно лучший елей.
Бык величайший, прекрасный, могучий
Герой, сын Нингаль, свет источающий,
Ты судья человеков, бык. шагающий,
Плуги их ты направляешь,
Ты устанавливаешь их на место,
Песнопенья во славу твою сладки,
Они достигают тебя в небе!
Герой, сын Нингаль, тебя прославляют,
Воистину так, как тебе подобает».
И тогда он, справедливый, тот, кто советуется с Энлилем,
Травам жизни расти повелел,
В быстром потоке, матери гор, воды жизни ему принес.
Травы жизни он ртом жует,
Воды жизни рукой зачерпывает.
Когда травы жизни в рот он взял,
Когда воды жизни рукой зачерпнул,
То, как из ловушки выскочивший,
С земли, словно жеребец, рванулся,
Словно отборный жеребец Шаккана, по горам несется,
Словно огромный могучий осел, он скачет,
Словно стройный осел, быстрый в беге, мчится.
С ночи и до наступления дня он идет.
Горы, страну пустынную Зуэна, пересекает торопливо.
В одиночестве полное — ничье око,
Ни один человек его не видит.
Свою провизию в кожаном мехе,
Свое имущество в мешке из кожи,
То, что братья его и друга его —
Воду холодную, как и хлеб засохший, — положили ему,
Светлый Лугальбанда с собою из мрака гор поднял.
Камень-огневик он взял.
Днище деревянного сосуда расколол,
Пред собою поставив, расщепил,
Затем другой камень взял,
И, друг о друга их ударив,
Искры яркие получил, в поле их понес.
Кремень-камень огонь взрастил.
Тот огонь плоскогорье, словно солнечный свет, озарил.
Хлеба сладкого печь не умея, печки пред собой не имея,
На семи углях тесто жертвенное он спек.
Хлеб сам он ныне пек.
Камыш горный он с корнем вырвал,
Он стебли его оборвал,
Тесто сладкое для выпечки хлеба белого
Он на него нанизал.
Так, хлеба сладкого печь не умея,
печки пред собой не имея,
На семи углях тесто жертвенное он спек.
Тот хлеб сам он ныне спек.
Зубр косматый, желтоватый, бык с воздетыми рогами,
Бык усталый отдыхал.
Зубр рогатый горную землю, чистое место, копытом рыл.
Лениво траву черную, словно ячмень, жевал.
Абрикосы, словно семена, подбирал.
Листву дерев, словно траву, перемалывал.
В быстрых потоках воду пил.
Корень «мыльной» травы, чистой горной травы, объедал.
Когда пестрый зубр, горный бык по луговине брел,
Он, Лугадьбанда, сам, один, его деревянным орудием своим пленил.
Он кустарник горный вырвал с корнем,
Он ветки его оборвал,
Корни, что длинному камышу подобны,
Светлый Лугальбанда ножом отрезал.
Зубра бурого, быка горною, он веревкою привязал.
Пестрый козел и козочка, вдвоем,
Козлы утомленные, козлы мохнатые,
Лениво черную траву, словно ячмень, жуют.
Словно семена, абрикосы глодают.
Листву дерев, словно траву, перемалывают.
В быстрых потоках воду пьют.
Корень «мыльной» травы, чистой горной травы, объедают.
Когда козел с козочкою по луговине брели,
Лугальбанда один деревянным орудием своим их схватил.
Он кустарник горный с корнем вырвал,
Он ветки его оборвал,
Корни, что длинному камышу подобны,
Светлый Лугальбанда ножом отрезал.
Пестрого козла с козочкою, обоих их, им колени согнув,
Он веревкою привязал.
В одиночестве полном — ничье око,
Ни один человек его не видел
И тут одолел царя сон.
Сон, страна склоненья затылка.
Словно искусный указ страны, словно рука,
Что рушит стену,
Чье касанье искусно,
Кто землю объемлет,
Кто пределов достигнет,
Кто не знает начальников и надзирателей,
Нечто, дающее силу герою,
Как из чана Нинкаси, богини пива,
Лугальбанда! Воистину сон его одолел,
Травы «мыльные», чистые травы юр,
Ложем ему он сделал,
Одеялом чистейшей шерсти накрыл,
Белым льняным покрывалом окутал,
Без служанки для омовений на месте свалил.
Царь не во сне лежит — сновиденьем объят.
В сновидении дверь не поворачивается,
Дверной колок не вращается.
Ложному — ложное, правдивому -— истинное,
И для радостей, и для горестен,
Это он, запечатанная корзина богов,
Это он, брачный чертог Нинлиль,
Это он, советчик Инанны,
Бык одомашненный огненный, лев, человеками
Схваченный, дикий зубр, кто не живет,
Анзакар, бог сновидений,
Лугальбанде сам, словно бык, ревет,
Словно теленок чистой коровы, мычит:
«Кто мне пестрого тельца заколет?
Жир овечий кто мне изольет?
Мой топор боевой, чей металл сверкающий —
Железо небесное, да возьмет он,
Мой набедренный железный филигранный кинжал
Да схватит,
Зубра пестрого, быка горного, словно силач, поднимет,
Словно борец повалит,
Пусть внутренности его вырвет,
повернувшись к восходу солнца,
Козла пестрого, вместе с козочкой,
Пусть головы им обоим,
Словно горный ячмень, раздробит,
Дабы кровь их в яму излить,
Дабы жиру дать по равнине растечься.
Тогда змеи, в горах скользящие, запах жира того учуют».
Лугальбанда из сновидения вышел, от сна дрожит.
Глаза открыл — молчанье вокруг.
Он топор боевой, чей металл сверкающий —
Железо небесное, берет.
Зубра пестрого, быка горного, словно силач, поднимает,
Словно борец, его склоняет.
Его внутренности вырывает, восходящему Уту их кладет.
Козлу пестрому вместе с козочкой, им обоим,
Словно ячмень, головы раздробил,
Дабы кровь их в яму излить,
Дать жиру по долине растечься.
И змеи, в горах скользящие, запах жира того учуяли.
На самом восходе Уту-солнца…
Лугальбанда, Имя Энлиля призвав,
Ана, Энлиля, Энки, Нинхурсаг,
Он их пред ямою приглашает к пиру.
Там, в горах, где он выбрал место,
Жертвенный пир он устроил, он излил там возлиянья.
Пиво черное, медовуху, светлого эммера напиток,
Вино, что на вкус для питья столь сладко,
В поле, словно воду прохладную, излил он.
В пестрого козла он нож вонзил.
Печень, черный хлеб в огонь он бросил.
Воскурение черным дымом, словно фимиам, взлетело.
Затем доброму жиру, дару Думузи. дал он вытечь.
Из этих приношений Лугальбанды
Ан, Энлиль, Нинхурсаг, все лучшее они вкусили.
Перевод В. К. Афанасьевой
Легенды и мифы древних Шумеров
Вы ошибаетесь, если думаете, что ничего или почти ничего не знаете о шумерах – древнем таинственном народе, живущем в Междуречье, между реками Тигр и Евфрат, примерно в 4 тысячелетии до нашей эры. Между тем, колесо, технология строительства из кирпича, календарь, шестидесятеричное измерение времени (часы и минуты), клинопись и мифы оставлены нам именно шумерами. Тематика основных мифов, созданных почти 6000 лет тому назад, сможет убедить каждого, что мы знакомы с ней, хотя и не подозревали, что их создатели – шумеры.
Шумерские мифы — первоисточник многих легенд, которые мы привыкли приписывать другим народам, культурам, религиям.
Шумерская мифология — мифические представления шумероязычного населения Месопотамии в целом, зафиксированные в источниках на указанном языке. Включала древнейший (возможно дошумерский) пласт верований обитателей Нижней Месопотамии, мифологию южных «номов» раннединастического времени, мифологию шумерского населения Аккадского царства и Державы III династии Ура. Единство шумерской мифологии условно: каждый город-государство имел свой пантеон, собственную генеалогию важнейших богов и местные варианты мифов.
36 стратагем Басни Басни Александра Сумарокова Басни Владимира Шебзухова Басни Жана де Лафонтена Басни Ивана Крылова Басни Леонардо да Винчи Басни Сергея Михалкова Басни Эзопа Библейские притчи Большие притчи Буддийские притчи Ведические притчи Восточные притчи Греческие притчи Даосские притчи Даосские притчи от Чжуан-цзы Деловые притчи Деловые притчи о Пути торговли Дзэнские притчи Еврейские притчи Индийские притчи Исторические притчи Китайские притчи Конфуцианские притчи Короткие притчи Маленькие притчи Мифы Древней Греции Мифы и легенды Мифы индейцев Майя Новые притчи Поэзия Православные притчи Притчи Притчи для детей Притчи от Ошо Притчи про Насреддина Современные притчи Сутра ста притч Суфийские притчи Суфийские притчи от Джами Суфийские притчи от Руми Хасидские притчи Христианские притчи Эзотерические притчи